Александр Казаков

С тех пор, как занавес покинул наши сцены, (Из моды вышел, театралы говорят) Частенько зрителям везет — за ту же цену По два катарсиса испытывать подряд. Да посети театр и сам — простите! — Бог, — И он бы слез не смог сдержать, седобородый — Гляди: убитому убийца встать помог И вывел к рампе, вышел к свету и народу Для заключительных поклонов... Вон — стоят Плечом к плечу, рука в руке... антагонисты... Убийца шепчет мертвецу: — Да поклонись ты! А тот — немножко заторможенный... и взгляд Еще блуждает в смертных снах (а что за сны там, Какие страхи — сочинять я не хочу)... И вновь — палач, аж нависая над убитым, И покровительственно хлопнув по плечу, Шипит: — Ну!.. Кланяйся!.. — Да так, что слышно всем... И тот — согнулся!.. Раз... Другой... Марионетка! Да, брат покойник, воскресать — оно нередко Стыдней, чем просто так подохнуть, насовсем. ... А я с тех пор, как занавески наши сняты, Ходить в театр, признаться, — вовсе завязал. Глядеть, как Ироды, Иуды и Пилаты — Христа поддерживая, кланяются в зал?..

Нас было много в камере... Иным и поделом мешок отменно-каменный С парашей под столом. Что ж, — тут уж не до нюха нам... Вкушали от щедрот владык баланды кухонной, Что еле лезет в рот. Диета — дело пятое... Но, чёрт его дери, — весь кислород заглатывал СИДЕВШИЙ У ДВЕРИ. Он раньше прочих вычислил, где щель, и дышит, гад. А нам — лишь специфически-тюремный аромат. Не верилось извилинам, когда в какой-то год Фрамугу приоткрыли нам (опять же — от щедрот). Повеял ветер в уши, но... Да чёрт его дери!!! — Ведь захватил отдушину СИДЕВШИЙ У ДВЕРИ. Он вмиг поднялся с корточек... Скачок и (боже ж мой!) — по пояс вылез в форточку, Заткнув ее кормой. Он там орет без роздыха: — Ур-ра иной поре! И хвалит свежесть воздуха... А нам — всё то ж амбре.